ТЕЧЕНИЕ ГУМБОЛЬДТА И ПУСТЫНЯ АТАКАМА
Невозможно и дня прожить под сенью Анд, чтобы не почувствовать огромную мощь этой естественной преграды. Имеются сведения, что в Андах насчитывается семьдесят пять вершин высотой более двадцати тысяч футов и две тысячи вершин — более шестнадцати тысяч футов. В Скалистых горах Канады и США вершина в четырнадцать тысяч футов уже считается значительной, а в Боливии на высоту восемнадцать с половиной тысяч я въезжал на «лендровере».
Самая большая из этих величественных горных вершин — Аконкагуа — гордо поднимается над соседними пиками чуть к северу от Сантьяго. Грандиознейшая вершина обеих Америк, а точнее, всего западного полушария имеет высоту шесть тысяч девятьсот шестьдесят метров. Ее превышают только пики Гималаев, Тибета и Каракорума. Долгое время Аконкагуа считалась вулканом, и действительно Дарвин писал об ее извержении, но новейшие геологические изыскания показали, что гора сложена осадочными породами и образует наиболее выдающийся выступ западного края континента, где он изгибается от надвига плиты Наска.
Мощная горная стена Анд формирует совершенно уникальный в природном отношении район. Зажатая между Тихим океаном и Андами, простирается с севера на юг на три с половиной тысячи километров одна из самых засушливых пустынь мира — Атакама.
Обычно пустыню представляют в виде равнины, покрытой огромными песчаными дюнами. Географы склонны называть также пустынями районы с сухолюбивой растительностью, такой, как кактусы и ксерофильные кустарники. Атакама с двух сторон переходит в саванну, но в центре этот гористый район полный банкрот в биологическом отношении. Местами по ее поверхности медленно передвигаются классические серповидные барханы. Они ползут со скоростью примерно четыре метра в год. В других же местах поверхность представляет собой опаленную солнцем скальную породу. На побережье, где есть лишь несколько открытых заливов, благоприятных для сооружения портов, суша ступенями, серией террас, поднимается над морем, и земля здесь бесплодна вплоть до самых отдаленных горных вершин, где воздух в конце концов настолько охлаждается, что влага конденсируется и снежными бурями обрушивается на белые пики Кордильер.
Когда я в первый раз ехал по этой дороге, разрезающей необъятные безлюдные пространства, асфальта еще не было, и мне надолго запомнились пыль и мучения, сопровождавшие нас в пути протяженностью в несколько тысяч километров. Теперь черная лента асфальта пролегла среди голого лунного ландшафта. Удивительно, как сразу меняется настроение при виде этого «шрама» цивилизации на теле пустыни: он обещает безопасность и комфорт городской жизни, даже если до ближайшего населенного пункта остаются еще сотни миль. Но и по асфальту трудно преодолевать километры безжизненных просторов, где не встретишь даже грифов, без ощущения смутной тревоги. Самый пустынный участок дороги проходит в Северном Чили; шоссе стрелой летит среди бескрайних межгорных равнин. Пейзаж с выжженными горами величествен, но лишен переднего плана, интересного своим разнообразием. От многочасовой езды в машине с неизменной скоростью 120 километров впадаешь в состояние отупения, из которого, как мы обнаружили, может вывести единственное лекарство — кассета магнитофона (поймать радиоволны тут невозможно).
У нас был большой выбор — от Элтона Джона до Моцарта, но, казалось, нет такой музыки, которая гармонировала бы с этой медленно меняющейся картиной, где нет ничего, кроме опаленных солнцем холмов. Иногда вдруг покажутся одинокий зеленый куст или деревце и качнут своими листочками рядом с гудроном дороги — в том месте, где полагалось бы быть обычному распятию. Так увековечивают здесь нежданную смерть... Проезжающие мимо путешественники заботливо поливают эти крайне недолговечные памятники — свидетельства хрупкости человеческой жизни. Иногда же, особенно в Южном Перу, где дорога окаймляет побережье, петляя между утесами, перед нами вдруг вырастал целый лес железных крестов, установленных на месте крупных катастроф. Однажды мы видели часовню: в том месте нашел свой конец автобус с эквадорскими студентами, приехавшими в Чили; другой храм запечатлел место гибели футбольной команды-победительницы: при возвращении домой машина налетела на утес.
Днем через пустыню, словно дыхание дракона, несется ветер с побережья. Чтобы защитить себя от солнца, мы задраили окна бумагой, но руки на руле нещадно загорали. Повсюду следы работы водной эрозии: обширная сеть сухих русл, усыпанные галькой равнины. Впечатление такое, будто отсюда недавно, но навсегда ушел прилив. Округлые мягкие очертания холмов образованы лишь ветром и солнцем: между Копьяпо и Арикой в полосе, вытянутой на тысячу километров, течет только одна река — Лоа. Она несет талые воды далеких снегов, и русло так глубоко врезалось в плато, что самой реки почти не видно.
фотографии
Прежде чем достичь Лоа, мы пересекли безжизненную «Дес-побладо де Атакама». Это сверх пустыня: солнце палит так интенсивно, как нигде на земле. Самое засушливое место планеты. Здесь отсутствует всякая жизнь (есть, однако, исключение, именно его мы позднее засняли). С тех пор как суша поднялась из моря, этот край всегда был пустыней. При заходе солнца температура в течение часа может упасть от сорока градусов жары до нуля. Иногда в горах раздается эхо от грома, но не небесного: скалы трескаются от напряжения, вызванного резким перепадом температур.
Мы укладываем спальный мешок прямо на песок и, лежа, созерцаем ни с чем не сравнимый Млечный Путь и падающие звезды. Можно нисколько не опасаться росы, не говоря уже о каких-либо животных — их нет на сотни квадратных миль вокруг. Трудно даже вообразить, что по ту сторону горных вершин лежит кишащий жизнью тротический лес. Поднимающаяся луна — такая ясная, будто мы в космосе.
Прибрежная пустыня к северу от реки Лоа интересна не только тем, что простирается узкой полосой. Она отличается высокой влажностью и низкими температурами. Из-за частой дымки, закрывающей солнце, здесь примерно на десять градусов холоднее, чем на той же широте Атлантического побережья. Это результат влияния холодного течения Гумбольдта, что идет на север вдоль побережья Чили и Перу из бурных южных широт с их западным переносом воздуха. Ночью бриз дует с суши на холодное море, и образуется туман, который днем с морским бризом «возвращается» на берег. Морские бризы никогда не приносят дождя, ибо они охлаждены океаном; поднимаясь на тысячи футов, они еще больше охлаждаются и тогда уже отдают свою влагу. Все же в Лиме плотная водяная пыль-морось, называемая «гаруа», закрывает солнце с июня по декабрь, и влага неизменно покрывает ветровые стекла машин. Многие дома имеют глиняные крыши, которые все развалились бы, если бы пошел дождь. Дожди в горах идут в период инвьерно боливиано, то есть боливийской зимы, длящейся с января по март. Поэтому здесь мало рек, которые доносили бы свои воды до моря в наиболее засушливое время года.
Вдоль края этого пустынного побережья сооружены порты для экспорта минерального сырья из внутренних районов. Как корабли в океане, они зависят от внешнего снабжения и все больше превращаются в сгустки искусственной жизни, присущей современным городам. Каждый порт словно пуповиной связан с горными районами, откуда к нему поступают жизненно важные вода, электричество и дороги. Пройдите в центре города по главной улице, сверкающей обычным набором пластиковых реклам, восхваляющих виски и японскую электронику, и вы почувствуете себя как и в любом другом городе. Но каждый кусочек дерева или лист металла доставлен сюда по морю или через пустыню. После бурых красок выжженной пустыни и цветы, и сама зелень тут кажутся более яркими.
Многие из этих городов, однако, умирают: жизнь в них слишком дорога, чтобы ее поддерживать. На всем лежит печать обреченности, будто в ожидании наступления песков пустыни.
Во внутренних районах, затерянных среди однообразного, как морская гладь, пейзажа, лежат заброшенные остовы других городов. Они — свидетели селитрового бума, привлекшего сюда в период своего расцвета в 1912 году сорок пять тысяч рабочих для ста семидесяти рудников. Еще сохранились целые заброшенные города, где ветер пустыни играет скрипящими ставнями, защищавшими дома от солнца, уцелели паровозы на железной дороге, эстрады для оркестра и пекарни. Помню, я наткнулся на старый катафалк — повозку с пыльными черными занавесями, которые, казалось, еще колышутся, — напоминание об ужасной цене, которую заплатил человек за стремление добыть богатство на этой ныне заброшенной земле. Кладбища с железными крестами наполовину покрыты наносами песка, и кости мулов, погибавших при перевозках селитры в Антофагасту, когда-то рассеянные по всей пустыне, теперь разрушились и тоже занесены песком.
Было время, когда чилийская селитра была самым ходким товаром на лондонской фондовой бирже. Британский капитал владел ее залежами, британские инженеры прокладывали к разработкам железные дороги, британские специалисты занимались добычей селитры. Британские часы в Антофагасте все еще вторят бою «Биг-Бена», но минерал, из-за которого сто лет назад вспыхнула Тихоокеанская война, втянувшая в раздор Чили, Боливию и Перу, ныне, кажется, навсегда предан забвению: британцы покинули эти края.
В условиях чрезвычайной сухости пустыни Атакамы местные природные залежи минералов никогда не подвергались воздействию дождей, и уникальное промышленное месторождение натриевой селитры — «каличе» — послужило стимулом для бурной деятельности человека в этом непривлекательном, негостеприимном месте. Вначале руда содержала до восьмидесяти процентов селитры, и ее добывали вручную для изготовления пороха. Позднее она использовалась для производства азотной кислоты и высокосортного удобрения.
