АРАУКАРИЕВЫЙ ЛЕС, КОНДОРЫ И ЦЕНТРАЛЬНОЕ ЧИЛИ
В Пуэрто-Монт начинается панамериканская магистральная дорога. За исключением незначительного участка Дарьенских джунглей — в Панаме и Колумбии, где она прерывается, дорога тянется на всем протяжении обоих континентов. На большей своей части она имеет твердое покрытие, и на ней всегда оживленно. Мы превосходно изучили ее, ибо любое путешествие в Андах означает прежде всего движение — или на север, или на юг — по «Панамерикана».
Наш путь лежал на север от Пузрто-Монт. Дорога бежала между почерневшими пнями, оставшимися на месте некогда произраставших здесь лесов из алерсе, или фицройи (Fit-zroya cupressoides), одного из самых замечательных деревьев в мире. Величественная фицройя, родственница гигантской секвойи Калифорнии, растет чрезвычайно медленно: за шестьдесят лет диаметр ее ствола увеличивается только на десять сантиметров. Это вечнозеленое дерево высотой до сорока метров живет два тысячелетия, но семена дает только раз в несколько столетий. Его прочная древесина отличается красотой, поэтому фицройя почти полностью истреблена. В настоящее время она охраняется законом, однако запрещается только рубка дерева, а не реализация древесины. Как ни странно, но, когда дерево повалено, оно уже не охраняется законом. Нелепое положение, открывающее бесчисленные возможности для наживы неразборчивым в средствах людям, занимающимся заготовкой и транспортировкой ценной древесины. Поскольку фицройя растет необычайно медленно, ее массивы вряд ли будут когда-либо восстановлены, и первостепенной задачей теперь надо считать охрану тех немногих деревьев, которые еще сохранились.
Другое местное дерево этого района — араукария — растет в узкой полосе, протянувшейся на двести миль в Чили и Аргентине. Это дерево, получившее свое название из-за причудливых ветвей, плотно унизанных остроконечной хвоей, которая располагается спиралью, было настолько популярно среди садовников в викторианскую эпоху, что могло бы показаться более характерным для садов Англии, нежели для Анд.
Араукарии также угрожала противозаконная вырубка, но, после того как начали создаваться резерваты, будущее этого дерева, а оно растет быстро и дает огромное количество семян, перестало вызывать тревогу.
Араукария — один из древнейших на Земле видов деревьев. Семена, добытые из оригинальных шаровидных конусов, сидящих на концах веток женского дерева, составляли важную часть рациона индейских племен, обитавших в этом районе. Некоторые орнитологи отмечают, что живущий исключительно в Чили длинноклювый изумрудный попугай (Enicognathus leptorhynchus) имеет необычайно прямой и тонкий клюв, который эволюция словно приспособила для того, чтобы открывать шишки с семенами араукарии. Птица очень ловко просовывает свой клюв между хвойными иголочками. Энтомолог Лучо уверял нас, что существует около семидесяти видов насекомых, живущих только на этом дереве и нигде больше.
Леса араукарии довольно светлы, и ходить по ним не представляет трудностей. Однако в целом они производят экстравагантное впечатление, и иногда вы ловите себя на том, что чувствуете себя словно среди голливудских декораций и даже опасаетесь встретить динозавра из «затерянного мира». Снежные шапки вулканов в обрамлении араукарий с их куполовидными кронами и зелеными ветвями, похожими на гигантские изогнутые соцветия, создают незабываемую картину андского пейзажа.
Когда на фоне невозмутимой, спокойной красоты леса перед взором внезапно возникает стена, правда, из уже остывшей и неподвижной лавы высотой с целый дом, испытываешь ни с чем не сравнимое чувство.
Один из наиболее активных вулканов Чили — Льяйма. Его извержение в 1957 году уничтожило араукариевые леса на огромной площади. Андезитовая лава местных вулканов чрезвычайно вязкая и течет медленно; сползая со склонов гор, она остывает и продвигается уже лишь на несколько метров в день. По своим краям лавовый поток остывает быстрее и образует естественные берега, или валы, которые направляют лаву по определенному руслу, одновременно поднимая ее на пять, а то и десять метров над поверхностью земли. Передняя часть потока, где лава, остывая, нагромождает заторы, может быть значительно выше. В Северном Чили один такой поток поднимается над землей на пятьсот метров.
На склонах Льяймы лава обошла небольшой пятачок леса, оставив его зеленеть среди бесплодного коричневого лавового моря. Деревья по его краям опалены жаром и белеют, словно скелеты, но те, что растут в центре островка, полны жизни, и красноспинный канюк (Buteo polyosoma) на одном из них устроил гнездо.
фотографии
Вулканы Анд находятся на разных стадиях не только своего развития, но и угасания. Среди гор повсюду поднимаются вулканические холмы и конусы, увенчанные более молодыми конусами. Самое сильное впечатление производят действующие вулканы. Когда находишься вблизи такого вулкана, поражает не огромное количество материала, выбрасываемого из глубин земли, а неукротимая сила, с которой медленно и безостановочно движется лавовый поток.
До сих пор мы еще не имели возможности снимать извержение вулкана, поэтому следующую остановку на пути к северу делаем у вулкана Чильян. Здесь мы увидели, как лавовый поток, изливаясь с 1945 года, целиком заполнил дно долины. Возможно, лес тут раньше никогда и не произрастал, но сейчас он вплотную подступал с обеих сторон к лаве: жизнь возрождалась на месте выжженных деревьев. Характер лавы здесь другой: это крупные обломки черного обсидиана—вулканического стекла. Лава вспучивалась и трескалась, образуя огромные гряды глыб, которые по мере охлаждения превращались в стекловидную породу с искривленными гранями и острыми краями. Их острия словно ждали нашего малейшего неосторожного движения.
Я был поражен сходством ледниковых потоков Южного Чили с лавовыми потоками умеренного пояса: сравнение не такое уж странное, как может показаться на первый взгляд. В своей передней части они подпруживаются из-за напора материала, беспрестанно поступающего сзади. Лед выдавливает породу, выпахивая глубокие долины, и отступает, оставляя после себя фиорды и плодородную валунную глину.
Лава же стекает в долины, где уничтожает растительность, но, выветриваясь, образует плодородную почву. В открывшейся перед нами долине потрудились и ледник, и лава. Лед, словно нож, разрезал скальную породу, а лава «затянула рану».
Лава, наползшая на лес, создает иллюзию, будто это разрушительной силы ледник. Только здесь черное вместо белого, жар вместо холеда, камень вместо воды. Изогнутые блестящие поверхности обсидиана вызывают эстетическое наслаждение. Созерцая эту девственную красоту, испытываешь настоящую радость. И подобно мягким очертаниям выветренного гранита пустыни, линии сверкающего обсидиана обладают чистотой естественных форм. А какое великолепное представление разыгрывает природа, когда вулкан под вами со свистом выбрасывает высоко в небо белое облачко дыма и ворчит голосом грохочущих валунов!
Мы разбили лагерь у подножия вулкана и всю ночь любовались, как султан дыма пламенеет от огня внутри кратера и красное кружево вспыхивает каждый раз, когда раскаленные камни взлетают в воздух. Я был восхищен, но меня тревожила мысль о предстоящем утреннем восхождении. Поскольку Хью возвратился в Англию, в качестве оператора меня сопровождал Роджер. Нам говорили, что вулкан не имеет кратера и что его извержения происходят через расщелины и отверстия в пустотах породы на вершине. Я решил, что наилучшей точкой для съемок будет старая вершина, лежащая в полукилометре к юго-востоку от нового конуса. Утром мы начали подъем по скользким склонам, сложенным пемзой.
Поскольку с нашей стороны склон вулкана целиком был покрыт материалом, спустившимся с вершины, грунт отличался неустойчивостью и словно уходил из-под ног: каждый шаг вызывал маленькие оползни. Надо было тщательно выбирать путь. Это была тяжелая работа, и скоро икры ног запротестовали. Я старался определить интервалы между извержениями. Вероятно, самые крупные выбросы происходили каждые сорок минут, остальные — с интервалом от десяти до двадцати минут. Но точно установить их режим мне не удалось. Мы избегали снежных полей, хотя они выглядели (а возможно, и были таковыми) более удобными для передвижения. Я помнил предостережения опытного альпиниста—никогда не идти по снегу в горах без того, чтобы не подстраховаться веревкой на случай трещин, обвалов и оползней.
После тяжелого подъема мы подошли к фумаролам — пар вырывался из теплой породы со следами серы. Едва мы успели установить камеру, как началось извержение. Сначала раздался выстрел словно из тяжелого орудия, и тут же, как при взрыве атомной бомбы, вырвался гриб белого дыма и пара, который разрастался в воздухе. Через секунду появился гул, будто одновременно взлетало несколько турбореактивных самолетов. Среди грохочущего гула четко выделялся переливчатый звук, как если бы в жерле вулкана играла свирель. Только мы стали привыкать к этой феерии, разыгравшейся, казалось, совсем рядом с нами, как раздался еще более оглушительный грохот, и на этот раз в противоположную от нас сторону повалила туча черного дыма. Мириады докрасна раскаленных камней взлетели на сотни футов ввысь.
— Ну как там, все в порядке? — крикнул Роджер, не переставая снимать. Я внимательно следил за поведением вулкана и был начеку: лишь бы обломки не полетели в нашу сторону. К счастью, этого не случилось.
— О’кей, — успокоил я Роджера и подумал: если дело примет плохой оборот, вряд ли что можно будет сделать.
— Ноги не держат.
— Не дергай камеру!
Роджер продолжал снимать, а черные и белые султаны взвивались ввысь, перемешивались и, наконец, исчезали. В изнеможении он наконец откинулся от штатива.
