«БАШНИ» ПАЙНЕ И ЛЕДНИК САН-РАФАЭЛЬ
Следует отметить, что в Южной Америке встречаются главным образом три совершенно различные группы нелетающих птиц: нанду, пингвины и утки-пароходы. Нанду родственны африканским страусам, а также эму, казуару и киви Австралии и Азии. Когда-то считалось загадкой, каким образом эти птицы, имеющие общее происхождение, смогли перебраться с одного континента на другой — ведь они не умели летать. Объяснение могло быть только одно: когда-то существовал один огромный континент, который раскололся и разъединил их предков.
Благодаря шее, похожей на перископ, гуанако и нанду хорошо приспособлены к жизни на открытой местности. Нанду может оставаться наполовину скрытым за горизонтом, видимой бывает лишь одна его голова, мелькающая временами среди кустов. Если приближается враг, нанду застывает, и голубовато-серое пятнистое, сливающееся с окружающей местностью оперение делает его почти неотличимым от всех других окружающих «бугров», которые образует растительность. Сначала индейцы, а затем пастухи-гаучос охотились на этот более северный и более крупный вид при помощи боласа — трех круглых камней, соединенных в одной точке шнуром из сыромятной кожи. Один камень держат в руке, а два других вращают над головой и отпускают, чтобы опутать голову, а затем и ноги бегущей птицы. Однажды я наблюдал такую охоту.
Нанду — очень быстроногое животное и обладает удивительной способностью делать резкие повороты как раз тогда, когда он, кажется, вот-вот будет схвачен. Он попеременно поднимает свои крылья и словно пытается достичь сверхскорости при помощи ветра, может внезапно исчезнуть среди зарослей, будто растворяясь в них. Птенцы нанду удивительно поспешно и храбро плюхаются в воду, переплывая водоемы. Хью смог снять их, только прибегнув к хитрости. Он поймал самого слабого птенца выводка и устроил ему загон, огороженный непреодолимой преградой — кустарником. Отчаянный крик птенца заставил взрослую птицу вернуться к нему. Хью, конечно, возвратил пленника его родному семейству, когда закончил съемки.
Стадо нанду имеет забавную иерархическую структуру. Самцы заботятся о гнезде, в которое пять-шесть самок откладывают пятьдесят и даже более яиц. Самцы высиживают птенцов и заботятся о них, а самки могут отложить яйца и в «чужие» гнезда. Яйцо нанду большое, около 125 миллиметров в длину, с прочной и толстой скорлупой.
Мы знаем, что, до того как между обеими Америками образовался «сухопутный мост», Южная Америка была заселена необычными животными. Очень интересно было бы знать, какие враги были у нанду, проходивших свой путь эволюции? Может быть, ими были гигантские нелетающие хищные птицы?
Горы Пайне привлекательны еще и тем, что там на озерах и болотах скапливается огромное количество гнездящихся водоплавающих птиц. Невозможно остаться равнодушным при виде большущих стай Магеллановых гусей на черном фоне гор: лучи солнца освещают снизу белое оперение самцов и желтые ноги темных самок.
Южноамериканские гуси, хотя и напоминают настоящих гусей, в действительности являются более близким родственником некоторых уток, таких, как утка-пеганка и огарь. Они обычно заняты тем, что щиплют траву; восемь гусей съедают ее столько же, сколько одна овца. На лугах умеренного климата южного полушария они водятся в огромном изобилии, и их считают бичом фермеров, которые расплачиваются за допущенную в недалеком прошлом ошибку — отстрел лис — врагов гуся. Еще одна причина того, что их развелось бесчисленное множество, — жесткое, почти несъедобное мясо.
Рассматривая птиц в бинокль, мы любовались их оперением, особенно ярким у сероголовых гусей, которые плавали вместе с выводками в маленьких лесных прудах. У них серая головка, каштановая спина и черно-белые полосатые бока. На открытых местах, в больших лагунах, красовались фламинго и черношейные лебеди. Они грудью разрезали легкие волны, а лебедята в полной безопасности восседали у них на спинах между крыльями. Очень много было также самых разных уток: шилохвостей, чирков, широконосок и чилийских свиязей, издающих мелодичный трехзвучный свист. Печальный металлический крик желтошейных ибисов и гоготание гусей — самые характерные, на мой взгляд, звуки Патагонии.
У куста на краю лагуны я нашел гнездо Магелланова гуся — маленькую груду слипшихся пуха и перьев, дрожащих под порывами неистового ветра. Осторожно отделив пух, я обнаружил пять яиц — такого же цвета, как куриные, но в два раза крупнее. Они были теплыми, будто самка только что оставила их, хотя ее нигде не было видно (между тем, спасаясь от стужи, я был вынужден надеть наушники и перчатки).
Кондоры снова парили над хребтом. Молодой черногрудый канюк — птица, которая в других местах считалась бы огромной, — парил в ветровом потоке на уровне моего лица всего в нескольких метрах. Я видел каждое перо на его голове и шее, и небо отражалось в его блестящем глазу. На какое-то мгновение я ощутил страх при виде его когтей, но потом спохватился — ведь он охотился на зайцев. Наверху два кондора в падении столкнулись крыльями, а третий перевернулся в воздухе и, сманеврировав, избежал воздушного столкновения. Птицы пристально следили друг за другом: ведь каждая искала одно — падаль — внизу, на земле. Тени кондоров скользили по склонам холмов и гор.
фотографии
Самка гуанако стояла на гребне горного отрога, и ветер волнами пробегал по ее косматой шерсти. Она нагнулась и что-то понюхала на земле. Гуанако обычно производят на свет потомство ночью, но прошлая ночь была очень холодной, и Хью заподозрил неладное: с животными могло что-нибудь случиться. Он обнаружил двух мертвых детенышей, третий был очень плох и уже не мог держаться на ногах. На следующую ночь погиб и он.
Хью весь день просидел в укрытии, чтобы отснять мать, прогонявшую кондора — тот все нацеливался на мертвого детеныша. Птица нервно подпрыгивала в сторонке, расправляла свои мощные крылья: было хорошо видно, что по ширине они превосходили гуанако. На следующий день мать все еще сидела на прежнем месте, но, когда мы стали приближаться, пробираясь между растениями-подушками, она нервно вскочила на ноги. Среди цветов лежала груда обглоданных расчлененных костей, их прикрывала нежная шкурка мехом внутрь. Покрытая шерстью мордочка смотрела в небо пустыми глазницами.
Когда мы видим животное, о его реакции говорят прежде всего его глаза, и нет ничего более мертвого, чем голова, лишенная глаз. Рядом с ней мать оставалась долго: даже смерть не могла разорвать узы родительских чувств. На следующий день гуанако продолжала оставаться на прежнем месте, кондоры уже не обращали на нее никакого внимания и поедали остатки мяса. Гуанако, должно быть, ослабела от голода, но покинуть свой печальный пост была не в силах. Между тем где-то на голой скале кондора ждал свой малыш, и ему тоже надо было есть.
Последнее, что снял Хью в парке Пайне, — мать-гуанако с детенышем: их золотистый мех блестел на фоне ледника и гранита. Детеныш родился недавно и беспрестанно тыкался мордочкой в бока матери; подгоняемый инстинктом, он пытался найти соски у крестца, между передними ногами. Малыш выглядел очень хрупким и качался на ножках, стоя на сильном ветру, дующем с хребта. Мать нервно подергивалась, пока детеныш делал все новые и новые попытки. Но вот наконец сосок найден, и у меня отлегло от сердца: малыш будет жить.
На чилийском национальном гербе изображен щит, поддерживаемый справа кондором, слева — уэмулом, южноандским оленем, — двумя животными, не особенно привлекательными в жизни. Уэмул похож на мула, но только имеет раздвоенное копыто, что служило причиной спора о его статусе, который закреплен научным названием Hippocame-Ius (лошадь-верблюд). Это название менялось двадцать один раз с 1782 по 1902 год, и даже теперь мало кому удается правильно его написать (в английском языке за ним закрепилось название «андский олень»),
Уэмул — один из южных видов оленей, населяющих высокогорные леса Южного Чили. В свое время это животное здесь было обычным, но, как и пуму, его подвела необычная природная доверчивость. Когда к нему кто-то приближается, он стоит и смотрит, чавкая ртом, набитым пищей. Это-то и позволяет его подстрелить с исключительной легкостью. Мало кто из чилийцев при встрече с ним в естественных условиях не воспользовался ружьем. Уэмулы не переносят неволи и сейчас официально причислены к видам животных, которым грозит исчезновение. Их численность оценивается от пятисот до полутора тысяч особей. Такое колебание в оценке говорит о трудностях подсчета животных, которые обитают в местах, чрезвычайно труднодоступных для человека.
Около города Кояпо, в четырехстах милях к северу от гор Пайне, ныне образован крошечный заповедник, где около тридцати пяти сохранившихся уэмулов обитают на вершине очень крутого обрыва, поднимающегося над Рио-Кларо. Чтобы туда попасть, нам пришлось ехать по весьма плохой дороге через остатки того, что когда-то представляло собой лес, но позднее было уничтожено огнем.
Нигде еще мы не видели такого печального результата уничтожения букового леса. В 1930 году колоссальные площади прекрасного леса были выжжены ради получения скудных пастбищ. Огонь часто беспрепятственно продвигался вверх по склонам гор — туда, где скот никогда не пасли, однако и там большие площади выжигались под ранчо. Однажды огонь, говорят, бушевал целых три месяца. Несмотря на официальный запрет, в Чили еще продолжают выжигать леса из южного бука. Близ Рио-Кларо выжженные леса произвели на нас удручающее впечатление: вокруг — ничего, кроме выбеленных упавших стволов. По словам владельцев мелких ранчо, на этой скудной земле почти невозможно добывать средства к существованию. Эрозия, вызванная уничтожением леса, так велика, что порт Айсен оказался полностью заиленным, и пришлось строить новый.
Сторожа сказали, что обычно уэмулы днем, совершая путь к реке, спускаются вниз, на дно долины. Но в свете раннего утра Хью мог видеть их путь по склону только на одну треть. Взгромоздив на себя тяжелую камеру и треногу, он отправился наверх самого отвесного каменистого склона, где прятался то в одном, то в другом укрытии. В течение последнего полустолетия уэмулы в этих местах подвергались постоянному отстрелу и поэтому научились не доверять человеку. Я не думал, что у Хью много шансов на удачу, но по переносной рации мы все время продолжали информировать его о передвижении животных. Со своего чрезвычайно удобного наблюдательного пункта, каким оказалась хижина на вершине округлого холма, мы имели гораздо больший обзор на окружающие горы, чем он. Хью уже взобрался на высоту почти тысячи футов, как вдруг большой камень выскользнул у него из-под ног. Испуганное животное рванулось прочь. Используя свой тяжелый зад и короткие ноги для опоры, оно без усилий забиралось все выше. Хью, несмотря на одышку, вызванную высотой, ухитрился сделать несколько отличных кинокадров. Насколько мы знали, это был первый случай, когда животное удалось снять на кинопленку, и нам хотелось надеяться, что даже небольшой успех фильма, показанного по Чилийскому телевидению, привлечет внимание к животным и к тому безлюдному миру лесов и горных вершин, в котором они обитают.
