АРХИПЕЛАГ ОГНЕННАЯ ЗЕМЛЯ И МЫС ГОРН
Другая привлекательная птица, обитающая исключительно в этом районе, — водорослевый гусь (Chloephaga hybrids) . Эта птица безошибочно узнается на расстоянии, так как самец целиком белый, а самочка — черная. Они встречаются одиночными парами повсюду на островах и в проливах-каналах, почти всегда у береговой линии, и получили свое название от водоросли, которой питаются. Каждый раз мы видели их неизменно пощипывающими зеленую водоросль ульву, а не красную водоросль багрянку, как утверждают некоторые. Довольно нелепые короткие ноги и огромные желтые перепончатые лапы позволяют птицам удерживаться на осклизлых доступных приливу скалах, где чаще всего их приходилось наблюдать, и беспрестанно наклоняться, чтобы щипать водоросли, растущие прямо под лапами.
Дождь скоро снова загнал нас на судно. Мы направились на северо-запад по заливу Нассау. Здесь наше суденышко попало в качку, что затруднило работу Хью, который пытался заснять альбатросов. Кроме чернобрового альбатроса мы видели гигантского глупыша (Macronectes gigantens) – свирепого хищника, питающегося падалью. Из-за своей неприятной привычки поедать мертвечину в колониях тюленей птица снискала себе прозвище «вонючка». Могучий глупыш кружит над землей, облетая Южный океан и добираясь на севере до самых тропиков.
Мы проходили вблизи большого залива, получившего и на картах военно-морского министерства Великобритании, и на чилийских название Текеника. Залив примыкает к одному из районов, заселенных индейцами яган, и его название распространилось на магазины сувениров и различные туристические объекты. Это выглядит довольно нелепо, если учесть, что на языке яган слово «текеника» означает «трудно» или «затруднительно понять». Несомненно, его происхождение связано с тем, что, когда аборигену показали на залив и спросили, как он называется, он ответил: «Текеунека», что означало «я не понимаю, о чем вы говорите». Так и пошло – Текеника. Такие недоразумения не так уж необычны, но для меня «текеника» служит примером неспособности белого человека понять индейца, а также неуемного стремления белых нажиться на ими же разрушенной истории народа.
Мне очень хотелось высадиться на каком-либо из островов, расположенных во внутренних проливах-каналах, совсем безлюдных, если не считать сильно удаленные друг от друга военные посты, — чтобы провести съемки во влажном, открытом всем ветрам лесу, который не растет на мысе Горн. Нам предложили выбрать острова в заливе Канакос. Но такого залива не оказалось на моей карте, а на крупномасштабной чилийской он был обозначен между островом Мильне-Эдвардс и полуостровом Пастера. Лейтенант Кастро сначала был непреклонен и утверждал, что судно не войдет в узкий проход, но после краткого совещания он дал согласие попытаться это сделать. Мы проскользнули в узкий канал и очутились среди бухточек, окруженных высокими деревьями — буком нотофагус. Бросили якорь, заглушили двигатель, и тут в тишине бухты из леса донеслись трели Магелланова дрозда (Peanesticus falcklandii) и попискивающие крики кулика-сороки. Матросы были отправлены в корабельной шлюпке на берег собирать мидии, а мы с Хью двинулись на съемки. Местечко оказалось удивительно красивым.
На островке, куда мы пристали, ветер «подрезал» низкорослые чахлые деревья, придав им вид скульптур, словно их обработала рука садовника. Почти сразу же я нашел гнездо Магелланова кулика-сороки Halmatopus lencopodus. Три темных в крапинку яйца лежали в углублении, украшенном жемчужными раковинами мидии среди армерии обыкновенной. Это было самое прелестное из всех виденных мною когда-либо гнезд. Печальные, раздающиеся над проливом в любое время дня и ночи крики взрослых птиц создавали впечатление, будто залив сторожат верные псы. Контрастное черно-белое оперение птиц отражалось на поверхности мелководья, когда они, посвистывая, перелетали со скалы на скалу, пытаясь отвлечь нас от своего гнезда.
Когда мы причаливали, я чуть было не наступил на гнездо нелетающей утки-парохода: самочка выскочила из кустов совсем рядом. Все знают, как трудно найти гнезда этих птиц: обычно они спрятаны в глубине непроходимых зарослей. Но этот остров изобиловал гнездами, и в большинстве из них птенцы еще не вывелись, причем в каждом находилось по пять — восемь крупных яиц цвета слоновой кости.
Солнце уже прорвалось сквозь великолепный свиток черных облаков и клонилось к западу над островом Хост, когда мы, медленно скользя по спокойной глади залива, начали снимать заросли бурой водоросли, лежавшей в воде плотным ковром. Мы засняли гриб циттарию (Cyttaria darwini) — оранжевый слизистый шар, прицепившийся к стволу букового дерева, чьи зеленые листья блестели в косых лучах солнца. Этот гриб служил важным дополнением к рациону питания индейцев: его собирали, высушивали на палочках и запасали на зиму. Я с интересом узнал, что его собирали и наши матросы. Гриб имеет губчатое строение, безвкусен и явно не относится к деликатесам.
Хью снимал на пленку застывшие, словно в агонии, мертвые буковые деревья: причудливо изгибаясь, они выделялись на фоне снега, неба и бегущих облаков или лежали, поверженные, на жемчужных раковинах мидий — там, где упали, может быть, не один век назад. Сохранившиеся мертвые деревья — верный показатель холодного климата, в котором бактерии почти не размножаются и процесс гниения протекает медленно. Я брел вдоль пустынного берега, прислушивался к голосам гусей и куликов-сорок, любовался прозрачной водой, плескавшейся у скал, и снежными зарядами, окутывавшими далекие горы. Радуга дугой пролегала над лесом, и свет отражался от воды на нижнюю часть деревьев. От всей местности веяло какой-то особой чистотой, очарованием, даже одухотворенностью, и я почувствовал, что с ней трудно расстаться. Казалось, нет на Земле места более прекрасного.
Ч. Дарвин, хотя и был поражен первобытным величием Огненной Земли, нашел ее пустынной, унылой и мрачной. Она, по его словам, выглядела так, «словно ведет в другой и худший мир». Неудивительно, что, постоянно страдая от морской болезни, вынужденный в течение нескольких недель бороться со встречными штормовыми ветрами, чтобы добраться наконец до спасительного укрытия на островах, он не нашел добрых слов для этих берегов. Постоянные штормы и свирепый шквалистый ветер под названием «вилли-во», неожиданно обрушивающий, словно «спрессованные, огромные массы воздуха на окружающие холмы», делают эти места очень опасными для парусных судов.
Единственным обществом у Дарвина были моряки. Свои поразительно точные обследования берегов острова Сармьенто моряки Стоукс, Фицрой, Скайринг и другие почти целиком сделали со шлюпок, потому что войти в проливы на судне с прямым парусным вооружением при попутном ветре невозможно. Это по-прежнему остается проблемой для современных яхтсменов, использующих суда с гораздо более сложным парусным вооружением. «Хороший» «вилли-во» сразу же опрокидывает парусное судно на борт, даже если паруса убраны. Магнитные аномалии сбивают стрелку компаса, а большая глубина и бурая водоросль мешают якорю зацепиться за грунт, вследствие чего великое множество судов нашли здесь свою гибель.
Мореплаватели, в прошлом веке писавшие об этих островах, принадлежали к нациям, которые пытались установить господство не только над другими народами, но и над самой природой. Неукрощенная природа встречала их враждебно, бросала им вызов, была бесплодна. Названия на картах отражают отношение к этим землям первооткрывателей: «Земля запустения», «Непригодный залив», «Бухта голода»... Пионеры не могут позволить себе быть терпимыми. Землю надо пахать, леса — выжигать, берега рек — сковывать мостами, болота — осушать, и все для того, чтобы продуцировать и завезенные растения, и животных, и даже идеалы. «Приливная волна» таких взглядов оставила свои следы даже на берегах пролива Бигль, которые ныне замусорены красными пластиковыми пакетами с напечатанными на них изображениями пингвинов и аргентинскими флаконами из-под дезодоранта. Но на «внешних» островах еще можно выходить на берег, не опасаясь наступить на битое стекло. К великому удивлению, здесь сохранилось то, чему в наше время исключительно редко приходится быть свидетелем, — мир первозданной природы.
Вернувшись на наш «Кастор», матросы занялись извлечением моллюсков из раковин. Глубоководные моллюски под местным названием «чолга» достигают крупных размеров. Дрейк встречал их до двадцати дюймов длиной, но теперь трудно найти и вполовину меньшие. Сидя на палубе, мы ели моллюсков прямо из моря и вместо хлеба закусывали их грибом циттарией. Они были превосходны, и даже гриб на этот раз показался вкусным.
Работать с Хью Майлзом было поучительно: он обладал удивительной способностью подмечать те черточки в поведении животного, которые помогали показывать самое интересное. Казалось, он владел искусством узнавать мысли выслеживаемого животного. Отснять хороший динамичный фильм о животном гораздо труднее, чем просто заснять с ним кадр. Очень важно, чтобы оно «не догадывалось» или по крайней мере внешне ничем не проявляло свою «догадку» о съемке, иначе все будет выглядеть искусственным.
Северный берег острова Наварино оказался очень подходящим для съемок птиц, обитающих в проливе Бигль. Обычно мы ехали по дорожке, идущей вдоль берега, останавливались на каждом повороте и внимательно разглядывали в бинокль один из заливов далеко внизу, прежде чем решить, что делать дальше. Иногда Хью прятался в укрытие, откуда давал мне указания по рации, как заставить птиц двинуться в его сторону. Довольно часто в качестве укрытия приходилось использовать большие круглые кучи раковин, разбросанных вокруг бывших вигвамов индейцев.
фотографии
Наиболее распространенная здесь птица — магелланов гусь (Chloephaga picta). Однажды я стал свидетелем драматического случая. В зарослях бурой водоросли проплывало гусиное семейство — шесть маленьких гусят с мамашей во главе и папашей, замыкавшим шествие. Вдруг откуда ни возьмись появился другой гусак и атаковал «тыловую охрану». Произошло грандиозное сражение, брызги воды летели во все стороны. Потом гусыня с громким криком бросилась прочь, уводя за собой только пятерых гусят. Ее супруг, взволнованно крича, вскоре полетел за ней, а атаковавший самец остался с гусенком. Он яростно набросился на малыша, нанося ему удары клювом каждый раз, когда тот показывался над поверхностью воды. Снова и снова хватал он несчастный комочек только зародившейся жизни за шею, тряс его, несколько раз заталкивал под воду, и наконец проглотил, широко раскрыв клюв и вытянув шею. Все это время отец и мать вместе со своим уменьшившимся семейством кружили неподалеку, издавая полные отчаяния крики, но самец не сделал никакой попытки спасти своего детеныша.
Я был потрясен: обычный травоядный гусь превратился в каннибала. Это был первый увиденный мною случай откровенной жестокости, затаившейся в этой стране, где все явления имеют самые крайние формы своего выражения.
